2) Подобрать срочно карточку для полного собрания. Если нужно, увеличить мою карточку – я снимался на Тверской, не доходя Страстной площади, по правую руку от Столешникова, бывш. "Джон Буль".
3) Торопить сестру, Осю и всех с "Лефом".
4) Торопить со сказкой из "Прибой" (Софийка, Пассаж).
5) Получить по выходе сказки деньги по договору.
6) Числа 15 июля зайти на Дмитровку Большую, в изд. "Московский рабочий" к тов. Кантору относительно 2 из "Сказки о Пете" и, если можно переиздать, получить деньги, 12% с номинала.
7) Числа 15-20 июня зайти в "Московский рабочий" и получить от тов. Кантора 25 черв за "Париж". Из них десять отдать Леве.
8) По получении 2-ой сказки сдать ее в "Прибой" и получить 15 черв,
1, 2, 10, 100, 200) Не болеть!
9) Все получаемые от меня стихи сдавать в редакции и 50% гонор слать мне, остальное себе.
10) Беречь книги (мою автоколлекц) и пополнять ее всеми вышедшими.
11) Если будут просить отрывки, дай из "Летающего пролетария" любой отрывок (50% гонорара внося тов. Гуревичу, "Вестник возд флота", Юшков переулок).
[Париж, 2 июня 1925 г.]
Я ужасно рад, что ты в письме к Эльке следишь за мной, чтоб я спал, чтоб вел себя семейно и скорей ехал дальше,- это значит, что я свой щенок, и тогда все хорошо. Пишу тебе только сегодня, потому что субботу, воскресенье и понедельник все закрыто и ничего нельзя было узнать о Мексиках, а без Мексик я писать не решался. Пароход мой, к сожалению, идет только 21 (это самый ближайший). Завтра беру билет. "Espagne" Transatlantique – 20 000 тонн. Хороший дядя, хотя и только в две трубы. Дорого. Стараюсь ничего не тратить и жить нашей газетой, куда помещаюсь по 2 фр строка.
Стараюсь делать все, чтоб Эличка скорей выехала. Был в консульстве. Завтра пошлю Эльзу, и тогда запросят Москву телеграфом.
Не пишу тебе, что мне ужасно скучно, только чтоб ты на меня – хандру – не ругалась.
Выставка – скучнейшее и никчемнейшее место. Безвкусица, которую даже нельзя себе представить.
Так наз "Париж весной" ничего не стоит, так к ничего не цветет и только везде чинят улицы. В первый вечер поездили, а теперь я больше никуда не выхожу, сплю 2 раза в сутки, ем двойной завтрак и моюсь, вот и все.
Завтра начну писать для "Лефа". Ни с одним старым знакомым не встречаюсь, а из новых лучше всех Бузу – собак Эльзиных знакомых.
Ему говорят "умри!", и он ложится вверх ногами; говорят "ешь!", и тогда он жрет все, что угодно, а когда его ведут на цепочке, он так рвется, что хозяева должны бежать, а он идет на одних задничных лапках.
Он белый с одним черным ухом – фокс, но с длинной шерстью и с очень длинным носом. Глуп как пробка, но по середине улицы ни за что не бегает, а только по тротуарам.
Чернила кончились.
Долетел хорошо. Напротив немец тошнил, но не на меня, а на Ковно. Летчик Шебанов замечательный. Оказывается, все немецкие директора сами с ним летать стараются. На каждой границе приседал на хвост, при встрече с другими аппаратами махал крылышками, а в Кенигсберге подкатил на аэроплане к самым дверям таможни, аж все перепугались, а у него, оказывается, первый приз за точность спуска.
Если будешь лететь, то только с ним.
Мы с ним потом весь вечер толкались по Кенигсбергу.
Кисит, пиши, маленький, чтоб получил еще до отплытия.
Весь список вещей передан Эльзе, и все тебе будет доставлено полностью. Начнем слать с завтрашнего дня.
Напиши мне, получил ли Оська деньги за собр соч.
Целую тебя, милый мой и родненький Лилик.
Люби меня немножко, весь твой
Целуй Осика!
2/VI-25 г.
Пиши, пожалуйста!
[Париж, 9 июня 1925 г.]
Как ты и сама знаешь – от тебя ни строчки. Я послал тебе уже 2 телеграммы и 1 письмо и от тебя даже ни строчки приписки к письмам Эльзе! Маленький, напиши скорей и больше, т. к. 19-го я уже выезжаю. Пароход "Эспань" отходит из Сен-Назера (в 8 часах от Парижа) и будет ползти в Мексику целых 16 дней! Значит, письмо с ответом будет идти через Париж от тебя (если точно попадет к пароходу) 40 дней! Это и есть чертовы куличики. Даже целые куличи!
Солнышко, напиши мне до этого побольше! Обязательно. Все, все, все. Без твоего письма я не поеду.
Что ты делаешь, что ты будешь делать?
Котенок, не бери никаких работов до моего приезда. Отдохни так, чтоб ты была кровь с молоком на стальном каркасе.
Я живу здесь еще скучнее, чем всегда. Выставка осточертела, в особенности разговоры вокруг нее. Каждый хочет выставить свой шедевр показистей и напрягает все свое знание французского языка, чтоб сказать о себе пару теплых слов.
Сегодня получили вернувшегося из Москвы Морана – гнусность он, по-видимому, изрядная.
Не был ни в одном театре. Видел только раз в кино Чаплина. Жара несносная – единственное место Буа и то только к вечеру. Сегодня иду в полпредство, читаю вечером стихи, а потом с Эльзой к Вельтерам.
Все усилия приложу, чтоб объездить все, что себе положил, и все-таки вернуться к тебе не позже осени.
Из всех людей на земле завидую только Оське и Аннушке, потому что они могут тебя видеть каждый день.
Как с деньгами? Уплатили ли Оське в Гизе? Пишут ли для "Лефа"? Очень, очень целуй Оську.
Целую тебя крепко, крепко, люблю и тоскую.
Твой всегда
Щенок.
Пиши! Пиши! Пиши! Немедленно!
[Париж, 19-20 июня 1925 г.]
От тебя ни одного письма, ты уже теперь не Киса, а гусь лапчатый. Как это тебя так угораздило? Я по этому поводу ужасно грустный – значит писем от тебя уже не дождешься! Ладно – повезу с собой телеграммы – они милые, но их мало.